Он знал об этом острове давно. И эту одинокую женскую фигуру он и раньше видел и помнил. И слышал это пенье на высокой ноте уходящее куда-то в сердце, вызывая ноющую беспокойную боль.

Но что-то заставило на этот раз задержаться. Вдруг отчетливо осознал холод и одиночество среди мокрых неживых скал на этой земле, где ничего не хочет толком расти, где руки ноют по ночам от почти бессмысленной работы, а истосковавшееся по теплу сердце довольствуется жалкими кроха-ми.

И захотелось хоть что-то сделать для этой фигуры, устало прислонившейся к камню, четко и черно очерченному на фоне желто-красного неба.

Где-то у берега, под скалой, в море должны быть цветы. Они растут на большой глубине и невзрачны на вид, но если их вынуть из моря они словно просыпаясь раскрываются и цветут так, что рядом с ними не может жить никакая печаль.

Он нырнул поглубже и действительно смог набрать целый букет. И чтоб не напугать, постарался вынырнуть в стороне от той точки, куда был направлен ее отсутствующий усталый взгляд.

Когда он появился, она чуть вздрогнула, удивившись. Но вот цветы показались из воды и сразу стали оживать и раскрываться. Казалось, что в руках у него шевелится и горит костер радости и счастья. И этот свет передавался и ей и сначала глаза, а потом и вся она засветилась каким-то удивленно растерянным счастьем.

Он положил перед ней цветы и исчез в волнах.

А вслед ему звучала песня, и за каждым словом, за каждой нотой чуть дрожа угадывался этот беспомощный радостный свет.

 

Однажды, усталый и измотанный он выбрался на какой-то берег. Последних сил хватило лишь на то, чтобы волны не утащили обратно в море. Он не представлял где находится и спасет ли его, обессиленного то, что наконец добрался до берега.

Беспокойство накатывалось волной, как-то сразу и вдруг. Она прислушалась. Море уже утихло, волны устало набегали и уже не разбивались о прибрежные камни, а беззлобно шлепались, и мелкие брызги захлебывались в обильной пене.

Беспокойство пришло оттуда, от моря.

Она торопливо вышла и медленно направилась вдоль берега, с трудом разбирая в полумраке береговые камни и коряги. Не успокоившееся море мешало своим ворчаньем искать.

Откуда-то возникла уверенность. Попытался приподняться и сесть. Рука в поисках опоры натолкнулась на чью-то твердую но нежную ладонь. Вторая ее рука помогла найти опору спине и он облегченно откинулся расслабившись.

Теплую крепкую ладошку никто у него не отнимал, а другая, такая же, легко и бережно бродила по лицу, отгоняя все что с ним случилось до этой минуты.

— Как ты здесь оказалась?

Глаз он не открывал, чтобы не впутывать реальность в то, что происходило с ним от близости с этой женщиной, от ее ласковых рук…

— Нужна, вот и оказалась, — голос спокойный и уверенный, — пойдем со мной.

Теперь он мог подняться и идти, легко подчиняясь этой женщине этого острова…

…Когда то, что так долго строил почти в одиночку, отдавая все силы вдруг не выдержит ветра и волн и вдребезги разлетится, когда надежные руки, державшие вместе с тобой, вдруг отпустят, а одному этого уже не удержать, когда все-таки хватит сил куда-то выбраться — нестерпимо захочется этих рук, этого голоса, этих волос.

…Теперь он мог подняться и идти…

— Мне надо уходить.

— Снова все сначала?

— По другому нельзя.

Взял ее ладони, поднес к лицу…

Теперь он помнил ее руки, ее голос, ее волосы. Теперь у него был остров. Чтобы не случилось. Как бы не было трудно.

 

Шло время. Жить так как жил он в общем-то было не принято. Да и непонятно, как это ему удавалось. А за это приходилось платить, платить за непонятный износ души, платить нелепо, постоянно ощущая неутолимые приступы жажды человеческой доброты, доверия.

А такое приходило все чаще и чаще. Стоило только потерять под ногами опору, упустить из рук ощущение правильности сделанного выбора или просто устать от непонимания, от необходимости тащить весь свой груз одному, полагаясь порой на случайных и ненадежных людей, теряя тех, на кого можно было бы положиться, если этого не делать. Много легче сознавать, что тебе в любой момент могут помочь, чем знать, что не помогли.

А остров молчал. Молчал, пугая своей пустотой.

В памяти все слабее держалось то, что еще недавно так помогало ему. Только руки все еще хранили то, на что уже не хватало воображения.

Остров молчал. А он беспомощно цеплялся за малейший намек на тепло, за едва заметное ответное пожатие, встречая испуганные и недоуменные взгляды.